15 ноября

…О, наконец! Из вражеского стана
Я убежал, израненный боец…
Из мира лжи, измены и обмана,
Полуживой, я спасся наконец!
В моей душе ни злобы нет, ни мщенья,
На подвиги и жертвы я готов…
Обитель мира, смерти и забвенья,
Прими меня под твой смиренный кров!

16 ноября

Игумен призывал меня. Он важен,
Но обходителен; радушно заявил,
Что я к монастырю уж «приукажен»,
И камилавкою меня благословил.
Затем сказал: «Ты будешь в послушанье
У старца Михаила. Он стоит
Как некий столб меж нас, им наш украшен скит
И он у всех в великом почитанье.
Все помыслы ему ты должен открывать
И исполнять безропотно веленья,
Да снизойдет к тебе Господня благодать
И да обрящешь путь спасенья!»

Итак, свершилось: я монах!
И в первый раз в своей одежде новой
Ко всенощной пошел. В ребяческих мечтах
Мне так пленительно звучало это слово,
И раем монастырь казался мне тогда.
Потом я в омут жизни окунулся
И веру потерял… Но вот прошли года –
И к детским грезам снова я вернулся.

1 декабря

Уж две недели я живу в монастыре
Среди молчания и тишины глубокой.
Наш монастырь построен на горе
И обнесен оградою высокой.
Из башни летом вид чудесный, говорят,
На дальние леса, озера и селенья;
Меж кельями разбросанными – сад,
Где множество цветов и редкие растенья
(Цветами монастырь наш славился давно).
Весной в нем рай земной, но ныне
Глубоким снегом всё занесено,
Всё кажется мне белою пустыней,
И только куполы церквей
Сверкают золотом на ней.
Направо от ворот, вблизи собора,
Из-за дерев едва видна,
Моя ютится келья в два окна.
Приманки мало в ней для суетного взора:
Дощатая кровать, покрытая ковром,
Два стула кожаных, меж окон стол дубовый
И полка книг церковных над столом;
В киоте лик Христа, на Нём венец терновый.

Жизнь монастырская без бурь и без страстей
Мне кажется каким-то сном беспечным.
Не слышу светских фраз, затверженных речей
С их вечной ложью и злословьем вечным,
Не вижу пошлых, злобных лиц…
Одно смущает: недостаток веры,
Но Бог поможет мне: Его любви нет меры
И милосердью нет границ!
Проснувшись, каждый день я к старцу Михаилу
Иду на послушанье в скит.
Ему на вид лет сто, он ходит через силу,
Но взор его сверкает и горит
Глубокой, крепкой верой в Бога
И в душу смотрит пристально и строго.

10 декабря

День знаменательный, и как бы я его
Мог описать, когда бы был поэтом!
По приказанью старца моего
Поехал я рубить дрова с рассветом
В сосновый бор. Я помню, в первый раз
Я проезжал его, томим тяжелой думой;
Октябрьский серый вечер гас,
И лес казался мне могилою угрюмой –
Так был тогда он мрачен и уныл!
Теперь блеснул он мне красою небывалой.
В восторге, как ребенок малый,
Я вежды широко раскрыл.
Покрыта парчевым блестящим одеяньем,
Стояла предо мной гигантская сосна;
Кругом глубокая такая тишина,
Что нарушать ее боялся я дыханьем.
Деревья стройные, как небеса светлы,
Вели, казалось, в глубь серебряного сада,
И хлопья снежные, пушисты, тяжелы,
Повисли на ветвях, как гроздья винограда.
И долго я стоял без мыслей и без слов…
Когда же топора впервые звук раздался,
Весь лес заговорил, затопал, засмеялся
Как бы от тысячи невидимых шагов.
А щеки мне щипал мороз сердитый,
И я рубил, рубил, один в глуши лесной…
К полудню возвратился я домой
Усталый, инеем покрытый.
О, никогда, мои друзья,
Так не был весел и доволен я
На ваших сходках монотонных
И на цинических пирах,
На ваших раутах игриво-похоронных,
На ваших скучных пикниках!

20 декабря

Увы, меня открыли! Пишет брат,
Что всюду о моем побеге говорят,
Что все смеются до упаду,
Что басней города я стал, к стыду друзей,
И просит прекратить скорей
Мою, как говорит он, «ескападу».
Я басня города! Не всё ли мне равно?
В далекой, ранней юности, бывало,
Боялся я того, что может быть смешно,
Но это чувство скоро миновало.
Теперь, когда с людьми все связи порваны,
Как сами мне они и жалки, и смешны!
Мне дела нет до мненья света,
Но мнение одно хотел бы я узнать…
Что говорит она? Впервые слово это
Я заношу в заветную тетрадь…
Ее не назвал я… но что-то
Кольнуло сердце, как ножом.
Ужель ничем, ничем: ни трудною работой,
Ни долгою молитвой, ни постом
Из сердца вырвать не придется
Воспоминаний роковых?
Оно, как прежде, ими бьется,
Они и в снах, и в помыслах моих,
Смешно же лгать перед самим собою…
Но этих помыслов я старцу не открою!

24 декабря

Восторженный канон Дамаскина
У всенощной сегодня пели,
И умилением душа была полна,
И чудные слова мне душу разогрели.
«Владыка в древности чудесно спас народ,
Он волны осушил морские…»
О, верю, верю, Он и в наши дни придет
И чудеса свершит другие.
О, Боже! не народ – последний из людей
Зовет Тебя, тоскою смертной полный…
В моей душе бушуют также волны
Воспоминаний и страстей.
О, осуши же их своей могучей дланью!
Как солнцем, освети греховных мыслей тьму…
О, снизойди к ничтожному созданью!
О, помоги неверью моему!

31 декабря

На монастырской башне полночь бьет,
И в бездну падает тяжелый, грустный год.
Я с ним простился тихо, хладнокровно,
Один в своем углу: всё спит в монастыре.
У нас и службы нет церковной,
Здесь Новый год встречают в сентябре.
В миру, бывало, я, в гостиной шумной стоя,
Вел тихий разговор с судьбой наедине.
Молил я счастия – теперь молю покоя…
Чего еще желать, к чему стремиться мне?
А год тому назад… Мы были вместе с нею,
Как будущее нам казалося светло,
Как сердце жгла она улыбкою своею,
Как платье белое к ней шло!

11 января

Сегодня сценою печальной
Весь монастырь взволнован был.
Есть послушник у нас, по имени Кирилл.
Пришел он из Сибири дальной
Еще весной и все привлек сердца
Своею кротостью и верой без предела.
Он сын единственный богатого купца,
Но верой пламенной душа его горела
От первых детских лет. Таил он мысль свою,
И вот однажды бросил дом, семью,
Оставивши письмо, что на служенье Богу
Уходит он. Отец и мать
Чуть не сошли с ума; потом его искать
Отправились в безвестную дорогу.
Семь месяцев, влача томительные дни,
По всем монастырям скиталися они.
Вчера с надеждою последней
Приехали сюда, не зная ничего,
И нынче вдруг за раннею обедней
Увидели Кирюшу своего…

Вся братия стояла у собора,
Кирилл молчал, не поднимая взора.
Отец – осанистый, седой как лунь старик –
Степенно начал речь, но стольких впечатлений
Не вынесла душа: он головой поник
И стал пред сыном на колени.
Он заклинал его Христом
Вернуться снова в отчий дом,
Он говорил, как жизнь ему постыла…
«На что богатства мне? Кому их передать?
Кирюша, воротись! Возьмет меня могила –
Опять придешь сюда: тебе недолго ждать!»
Игумен отвечал красноречиво, ясно,
Что это благодать, а не напасть,
Что горевать отцу напрасно,
Что сын его избрал благую часть,
Что он грехи отцовские замолит,
Что тяжело идти от света в тьму,
Что, впрочем, он его остаться не неволит:
«Пускай решает сам по сердцу своему!»
А мать молчала. Робкими глазами
Смотрела то на сына, то на храм,
И зарыдала вдруг, припав к его ногам,
И таял белый снег под жгучими слезами.
Кирилл бледнел, бледнел; в душе его опять,
Казалось, перелом какой-то совершался,
Не выдержал и он: обняв отца и мать,
Заплакал горько… но остался.
Так наша жизнь идет: везде борьба, разлад…
Кого ж ты осудил, о правосудный Боже?
И правы старики, и сын не виноват,
И долгу своему игумен верен тоже…
Как разрешить вопрос? Что радость для одних,
Другим – причина для страданья…
Решать я не могу задач таких…
Но только матери рыданья
Сильней всего звучат в ушах моих!

7 февраля

Зачем былого пыл тревожный
Ворвался вихрем в жизнь мою
И разбудил неосторожно
В груди дремавшую змею?
Она опять вонзила в сердце жало,
По старым ранам вьется и ползет,
И мучит, мучит, как бывало,
И мне молиться не дает.
А завтра пост. Дрожа от страха,
Впервые исповедь монаха
Я должен Богу принести…
Пошли же, Господи, мне силу на пути,
Дай мне источник слез и чистые восторги,
Вручи мне крепкое копье,
Которым, как святой Георгий,
Я б раздавил прошедшее мое!

9 февраля

(Из великого канона)

Помощник, Покровитель мой!
Явился Он ко мне, и я от мук избавлен,
Он Бог мой, славно Он прославлен,
И вознесу Его я скорбною душой.

С чего начну свои оплакивать деянья,
Какое положу начало для рыданья
О грешном, пройденном пути?
Но, милосердый, Ты меня прости!

Душа несчастная! Как Ева,
Полна ты страха и стыда…
Зачем, зачем, коснувшись древа,
Вкусила ты безумного плода?

Адам достойно изгнан был из рая
За то, что заповедь одну не сохранил,
А я какую кару заслужил,
Твои веленья вечно нарушая?

От юности моей погрязнул я в страстях,
Богатство растерял, как жалкий расточитель,
Но не отринь меня, поверженного в прах,
Хоть при конце спаси меня, Спаситель!

Весь язвами и ранами покрыт,
Страдаю я невыносимо;
Увидевши меня, прошел священник мимо
И отвернулся набожный левит…

Но Ты, извлекший мир из тьмы могильной,
О, сжалься надо мной! – мой близится конец…
Как сына блудного прими меня, Отец!
Спаси, спаси меня, Всесильный!

10 марта

……………………
А духовник мой, старец Михаил,
На днях в своем гробу навеки опочил.
Готовясь отойти к неведомому миру,
Он долго говорил о вере, о кресте,
И пел чуть слышным голосом стихиру:
«Не осуди меня, Христе!»
Потом, заметя наше огорченье,
Он нам сказал: «Не страшен смертный час!
Чего вы плачете? То глупость плачет в вас,
Не смерть увижу я, но воскресенье!»
Когда ж в последний раз он стал благословлять,
Какой-то радостью чудесной, неземною
Светился взор его. Да, с верою такою
Легко и жить, и умирать!

3 апреля

Христос воскрес! Природа воскресает,
Бегут, шумят весенние ручьи,
И теплый ветерок и нежит и ласкает
Глаза усталые мои.
Сегодня к старцу Михаилу
Пошел я в скит на свежую могилу.
Чудесный вечер был. Из церкви надо мной
Неслось пасхальное, торжественное пенье,
И пахло ладаном, разрытою землей,
И всё так звало жить, сулило воскресенье!
………………………………………

4 мая

Две ночи страшные один, в тоске безгласной,
Не зная отдыха, ни сна,
Я просидел у этого окна.
И третья ночь прошла, чуть брезжит день ненастный,
По небу тучи серые ползут.
Сейчас ударит колокол соборный,
По всем дорожкам сада там и тут
Монахи медленно в своей одежде черной,
Как привидения идут.
И я туда пойду, попробую забыться,
Попробую унять бушующую страсть,
К ногам Спасителя упасть
И долго плакать и молиться!


июль 1883